Бандера: постскриптум «москальского» историка

Сегодня негативная реакция на Восточной Украине и в Крыму на увековечивание памяти бойцов УПА, Бандеры и Шухевича – это реакция далеко не только людей, воспитанных советским агитпропом.

«Каждый человек в глубине души знает, что мог бы поступить и иначе. Все понять - все простить, а все простить - значит, ничего не понять, так как есть вещи, которых нельзя прощать» (Фёдор Степун).

Предложение изложить в доступной форме взгляд российского историка на жизненный путь одного из руководителей ОУН Степана Бандеры оказалось совершенно неожиданным. Во-первых, потому что для исследователя антибольшевистского сопротивления 1930-1940-х годов по субъективным причинам Бандера в первом приближении оказывается фигурой столь же знаковой, сколько и периферийной. Во-вторых, потому что у нас так и не сложилось целостного ретроспективного взгляда на личность человека, посмертно оказавшегося в современной Украине в центре политических страстей и манипуляций. Наконец, - и это, пожалуй, самое главное - Бандера в России является важной частью сталинского идеологического мифа, укоренного в сознании не только людей старшего возраста, но и, увы, - в представлениях о трагической истории ХХ столетия значительной части русских молодых людей. Поэтому любые рассуждения о Бандере подменяются рефлекторной реакций, сформированной у наших соотечественников еще советским кинематографом.

Более шестидесяти лет назад в разорённом минувшей войной Мюнхене, бывшем, кстати, тогда в американской оккупационной зоне одним из центров деятельности и российской, и украинской политической эмиграции, замечательный русский мыслитель Фёдор Августович Степун сформулировал очень важный тезис, актуальность которого остается непреходящей: «От постоянного занятия большевизмом в душе поднимается непреодолимая тоска и возникает соблазн ухода в искусство, философию, науку. Но соблазн быстро отступает. Уйти нам нельзя и некуда». В ХХ столетии большевизм принес многим народам не только бесчисленные людские страдания, равно как и национал-социализм, но, в первую очередь, оказался беспрецедентным соблазном. Уже после Ленина и Сталина упорно привносимые советской властью в души людей на протяжении десятилетий ложь и лицемерие привели к такому всеобщему духовному оскудению и нравственной деградации, в результате которых Личность и Слово обесценились совершенно, а своеобразные рабство и цинизм стали для нас естественным состоянием.

В современной России не произошло ни преодоления, ни осмысления характера и последствий большевизма, в результате осуществления которого подлинную национальную катастрофу пережил и русский народ, и другие народы бывшего Советского Союза. И совершенно бессмысленно спорить о том, чьи раны кровоточат более иных. Как это ни горько признавать, но в России торжествует один из самых пагубных мифов - миф о государственном величии сталинщины, о «национальной» трансформации большевизма, о Советском Союзе, как наследнике исторической России. Поэтому палачи патриотов до сих пор остаются героями, а патриоты - врагами. И у кого же вы хотите спрашивать о Бандере или Шухевиче, если постыдный и циничный по сути своей факт посмертной «реабилитации» царской семьи императора Николая II духовно-историческими наследниками ее убийц мы воспринимаем как нечто естественное?

И тем не менее.

Впервые слова «Бандера» и «бандеровцы» (правда, еще говорили «бендеровцы») автор услышал в раннем детстве, во второй половине 1970-х годов. Моя мама, восторгавшаяся популярным тогда романом Анатолия Иванова «Вечный зов», с металлом в голосе обличала каких-то «бендеровцев», по сюжету распиливших пилой чекиста Якова Алейникова. Праведному советскому дошкольнику погибшего такой лютой смертью представителя славных органов госбезопасности было, конечно, жалко, - тем более, советские же писатели не могли писать неправды (а другие отсутствовали). Тем не менее, помню свое удивление, когда тогда же из путанных объяснений мамы удалось выяснить, что «бендеровцы» с пилой - совсем даже не привычные немцы-фашисты, а какие-то «свои», жившие, вроде тоже в СССР, но на самом деле не «свои». Лет через восемь после памятного разговора с мамой о злобных «бендеровцах» в силу разных причин опытным путем пришлось убедиться: советские писатели могут лгать не хуже Геббельса.

Кстати, в школе автор услышал еще одно необычное колючее и неприятное слово: «коллективизация». Когда познавательный интерес к слову был удовлетворен, пионерская жалость к Алейникову исчезла и сменилась равнодушием. Даже если Анатолий Иванов в данном эпизоде и не покривил душой, а написал чистую правду. Посеявший ветер - пожнет бурю. И на какой другой финал могли рассчитывать бесчисленные алейниковы? Выбор человека, поступавшего на службу в органы ВЧК-МГБ, определял его жизненный путь, возможную смерть, погребение и посмертную участь.

Ельцинская эпоха, о которой сейчас в России принято писать и говорить примерно также, как о «людях с пилой» из посредственного творения брежневского прозаика Иванова, открыла возможность свободных исторических исследований, позволила познакомиться с разной литературой, документами, противоположными точками зрения. Пропала липкая опека бесчисленных партийных органов, требовавших от ученых гуманитариев не только писать, но и мыслить в заданных рамках последних установок идеологического отдела ЦК КПСС. Исчезло состояние раздвоенного сознания, связанного с неустанной демонстрацией историком внешней лояльности. Появился Интернет, несмотря на все естественные издержки подобного источника. Сегодня, казалось бы, русский историк может взглянуть на жизненный путь Степана Бандеры не из-за самоцензурного частокола, которым последовательно окружают себя его поклонники на Западной Украине, противники на Востоке, и среднестатистический обыватель в Российской Федерации - с отшибленной исторической памятью и внушенным состраданием к алейниковым.

Общеизвестные вехи биографии лидера ОУН-Б в данном случае не так важны, как комментарии к ним. Меньше всего автору хотелось бы угодить кому-либо из читателей. Будем все-таки честными и нелицемерными в своих суждениях, даже если кому-нибудь из нас они покажутся заблуждениями.

Итак, Степан Андреевич Бандера родился в Галиции, которую небезосновательно называли «украинским Пьемонтом». Почему-то не на Киевщине или Полтавщине, не в Поднепровье, а именно здесь с конца 1870-х годов, по словам одного из историков, выдавались «патенты на истинное украинофильство», «здесь вырабатывается кодекс поведения всякого, кто хочет трудиться на ниве национального освобождения». Безотносительно сущности спора о православии и униатстве, истории Киевской Руси и последствиях многовековой колонизации Галиции немцами, венграми и поляками трудно игнорировать очевидный факт: Бандера как личность сформировался в регионе в культурно-религиозном и историческом отношении радикально отличавшемся от Украины, в начале ХХ века находившейся в составе Российской империи. Описанная Гоголем Малороссия была ему также чуждой, как и труды таких ученых и поклонников украинской («Днепровской») культурной традиции как Николай Костомаров и Михаил Драгоманов.

Бандера вступил на путь революционной борьбы против советской власти, будучи воспитанником Австро-Венгерской империи и верным чадом Греко-Католической Церкви. Он равнодушно относился к исторической судьбе Киева, Киево-Печерской Лавре и Православной Церкви. Безусловно, Бандера стал последовательным, принципиальным и непримиримым врагом советской власти. Но одновременно же он совершил радикальную и необратимую ошибку, вольно или невольно (скорее, преднамеренно) отождествляя большевиков с русскими. Такой взгляд выглядел ложным, циничным и оскорбительным для бессчетно уничтоженных ленинцами-сталинцами русских крестьян, казаков, священников, дворян... Без свободной России не могла возникнуть и свободная Украина. Вероятно, именно к Бандере обращался в 1951 году руководитель Северо-Кавказского антибольшевистского национального объединения Абдурахман Авторханов: «Пока Сталин сидит в Москве, не бывать нам на Кавказе; путь в Тбилиси, Владикавказ, Ташкент, Киев лежит через Москву».

Бесспорно, Бандера страстно и искренне желал свержения советской власти, уничтожившей в границах УССР миллионы людей и морально растлевавшей ложью и лицемерием остальных, точно так же, как и в других республиках бывшего Советского Союза. Вопреки рассуждениям некоторых представителей советского агитпропа, Степан Бандера, конечно, не был ни изменником, ни предателем, а непримиримым и последовательным врагом большевиков, имевшим политическую программу и разветвленную, серьезную организацию, опиравшуюся на поддержку, думаю, устойчивого большинства населения Западной Украины.

Но вместе с тем руководитель ОУН-Б видел грядущее соборное Украинское государство в строгом соответствии с представлениями, десятилетиями формировавшимися о нем исключительно у небольшой группы украинофильствующей интеллигенции в «украинском Пьемонте» Австро-Венгерской империи. А не в соответствии с представлениями об Украине, складывавшимися столетиями, например, у населения и интеллигенции на Киевщине и Полтавщине. И если «галицийский» и «малороссийский» образы не совпадали, то в случае политического успеха безжалостного искоренения последнего Бандера добивался бы столь же страстно, как и ненавистной ему сталинщины.

В России о Бандере упоминают чаще всего в связи с событиями на Западной Украине на рубеже 1940-1950-х годов. Гораздо меньше известна борьба Бандеры против «полонизации» и «пацификации» в 1930-е годы. Объективная оценка польско-украинского конфликта, как представляется автору, принадлежит современному талантливому исследователю Александру Гогуну. Вывод печальный: обе стороны в равной степени хороши... Однако при обсуждении убийства министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого все-таки представляется, что оно оказалось следствием политики «полонизации» начала 1930-х годов. Кстати, в личном мужестве Бандере объективно нельзя отказать - серия приговоров с пожизненными заключениями и обстоятельства его гибели в 1959 году говорят сами за себя. В руках талантливого сценариста насыщенная событиями биография Степана Андреевича могла бы послужить прочной основой для создания увлекательного многосерийного боевика. Только, кажется, не очень популярного у поклонников «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

В пользу Бандеры свидетельствует его сдержанное отношение к перспективам сотрудничества с Германией, в отличие от Андрея Мельника. Во всяком случае, кажется, Бандера действительно в полной мере представлял себе незаинтересованность нацистов в создании независимой Украины намного раньше, чем многие русские белые эмигранты убедились в нежелании тех же нацистов оказывать им помощь в возрождении Российского государства. Сотрудничество Бандеры с Абвером, учитывая специфику взглядов руководителей разведслужбы Вермахта, лишь подчеркивает готовность руководителя ОУН(б) к компромиссу до определенных пределов. Тот очевидный факт, что органам НКВД вплоть до июня 1941 года так и не удалось полностью ликвидировать оуновское подполье на Западной Украине тоже можно поставить Бандере в заслугу. Однако широкого распространения за пределы Западной Украины своей организации Бандера не достиг, несмотря на деятельность «Походных групп». В 1941-1942 годах в Крыму, Новороссии и на Восточной Украине групп НТС, например, оказалось не в пример больше ячеек ОУН-Б.

Бандера, конечно же, ни в коем случае не был коллаборационистом по подобию Видкуна Квислинга в Норвегии и попытки советских историков представить его таковым не выдерживают критики. Однако политическая программа и намерения ОУН-Б в 1940-1941 годах не были такими, какими их представляли бандеровцы на рубеже 1940-1950-х годов. У автора сложилось впечатление, что накануне войны между Германией и СССР Бандера выступал за превращение будущей соборной Украины в моноэтническое государство, весьма близкое по характеру к тоталитарному. Правда, подобные взгляды (не только Бандеры) соответствовали увлечению авторитарно-этатистскими концепциями, распространенными и модными в общественно-политических кругах Европы в 1930-е годы. Вполне вероятно, что личные взгляды Бандеры на природу и характер государства со временем эволюционировали в более мягкую сторону. Бесспорно, что и в 1941 году Бандера отрицал мертвящую систему колхозов, представлявшую, по сути, второе крепостное право (большевиков). Расстрел его отца сталинцами, гибель братьев в нацистском концлагере, мытарства сестер в Советском Союзе, наконец, заключение самого Бандеры в Заксенхаузене в 1941-1944 годах, в полной мере свидетельствуют, что лидер ОУН-Б в политическом отношении противостоял и Сталину, и Гитлеру.

Однако в не меньшей степени Бандера питал неприязнь и к антибольшевистской России. В декабре 1944 эмиссары генерал-лейтенанта Андрея Власова показали готовность к самому широкому компромиссу для заключения тактического союза с ОУН-Б. Власов лишь не хотел категорически жёстко предрешать вопрос о государственной независимости бывших советских республик до свержения власти Сталина (кроме Грузии и Прибалтики).

По свидетельству руководителя Калмыцкого национального комитета Шамбы Балинова генерал Власов в узком кругу единомышленников довольно искренне заявил:

«Я глубоко верю в следующее: народы [после свержения советской власти] получат свою национальную независимость, оскорбленное, униженное национальное их чувство будет удовлетворено, национальные страсти утихомирятся. Начнет диктовать свою волю закон истории, географии и экономики. Пусть в процессе расширения своих границ Россия допустила много ошибок, несправедливостей, жестокостей, даже преступлений. Пусть путь русской экспансии был обильно полит кровью покоренных народов. Но после этого прошли века совместной жизни народов под одной крышей. Установилась же за это время между ними какая-то связь - культурная, экономическая и даже родственная?

Я верю в притягательную силу этой связи, я верю в силу русского языка, служащего «мостом», соединяющим все народы «евразийского» простора, в силу русской культуры. Поэтому со спокойной совестью иду на честное признание права народов на самоопределение, вплоть до отделения, ибо глубоко верю, что в будущем народы России найдут общий язык, общую платформу для совместного братского сожительства на началах права и справедливости, взаимного уважения, добровольного сговора, а не путем принуждения, насилия и нового покорения. В новой России жизнь должна строиться на безусловном признании силы права, а не праве силы. Нехорошо поступают те сепаратисты, которые не только защищают право своего народа на национальное самоопределение, но настойчиво проповедуют чувство ненависти к русскому народу, к России. Точно так же нехорошо поступают те русские, которые с пеной у рта отрицают право народов на самоопределение... Пока нам надо свергнуть большевизм, для чего, прежде всего, нужно объединение всех активных антибольшевистских сил».

Но именно такой подход и оказался неприемлем для Бандеры, поэтому компромисса между ОУН-Б и КОНР достичь не удалось. После Второй мировой войны Бандера руководил отчаянным и безусловно антибольшевистским (по характеру) вооруженным сопротивлением, имевшим на Западной Украине серьезную базу среди местного населения. Болезненного вопроса об оправданности такого сопротивления и допустимом пределе жертв, о взаимной жестокости автор не хотел бы сейчас касаться, хотя для себя лично на него давно ответил. Это была Гражданская война... Но Гражданская война в России, на Украине, в Белоруссии шла, начиная с Октябрьского переворота 1917 года, когда Степану Андреевичу не исполнилось еще и девяти лет. И вряд ли оправданно вменять ему в вину развязывание этой войны в одном из регионов большого геополитического пространства.

Органы МГБ в необъявленной войне 1944-1953 годов на Западной Украине сражались за завоевание и советизацию непокорного региона. Бандеровцы же сопротивлялись не только колхозной системе и всевластию чекистов-сталинцев, но и надеялись при благоприятных внешнеполитических обстоятельствах добиться политической власти на всей территории в границах тогдашней УССР, не слишком задумываясь о том, разделяет ли их взгляды на прошлое и будущее Украины большая часть «подсоветского» населения республики, действительно заморенного сталинщиной, впрочем, как и по всей стране. Борьба оуновцев и советской власти была долгой и беспощадной. Парадоксально, но автору кажется, что Бандера и предпочел бы погибнуть в этом противостоянии примерно так, как это и случилось в 1959 году, чем просто умереть в каком-нибудь швейцарском санатории, получая от соратников персональную ветеранскую пенсию.

Круг жизни замкнулся и пришел к логическому концу.

Автору понятны мотивы и причины, которыми руководствуются украинские политики, симпатизирующие Степану Бандере. Но эти мотивы и сам Бандера для нас, русских, чужды, равно как и чужд «галицко-австрийский» взгляд на историческое прошлое и будущее Украины, независимо от ее государственного или блокового статуса. В конце 1940-х годов, выступая в Мюнхене, Бандера заявил, что считает залогом освобождения порабощенных народов Советского Союза «расчленение территории Великороссии на многочисленные мелкие государства», по образу и подобию розенберговского «Идель-Урала», тем самым вообще отказывая России в праве на историческое существование. В ту пору ни одна группа российского политического спектра в эмиграции - от монархистов до социал-демократов - не смогла бы расценить подобного рода тезисы иначе, как абсурдные и унизительные.

Очевидным выглядит на наш взгляд еще один существенный факт. С 1930-х и до конца 1950-х годов Степан Бандера был политиком харизматичным, принципиальным, динамичным и последовательным. Но в то же время очень провинциальным и местечковым. В этой не очень лицеприятной характеристике и заключается его главная трагедия. Возможно, Бандере искренне казалось, что ОУН олицетворяет всё антибольшевистское сопротивление на Украине - но насколько же слабо тогда он представлял себе Украину... Сегодня негативная реакция на Восточной Украине и в Крыму на увековечивание памяти бойцов УПА, Бандеры и Шухевича - это реакция далеко не только людей, воспитанных советским агитпропом. Это еще и инстинктивная защитная реакция части населения, в том числе и антикоммунистов, на «австро-галицийские» взгляды Бандеры на будущее Украины и их искусственное насаждение в тех регионах, в которых они выглядят совершенно безжизненно.

Увы, но со всей личной готовностью к жертве Степан Бандера так и не смог подняться выше руководителя узкоэтнического партизанского подполья в отдельно взятом регионе, несмотря на все популяризируемые примеры службы в УПА представителей других этносов и народов, вплоть до евреев. (Кстати, тоже весьма показательный пример - евреи Западной Украины силам антибольшевистского сопротивления дали в лучшем случае безымянных врачей. Евреи Восточной Украины дали российскому антибольшевистскому сопротивлению Бориса Штейфона - героя Первой мировой войны на Кавказском фронте, генерал-майора Русской армии, генерал-лейтенанта Вермахта и власовской армии в годы Второй мировой войны, командира знаменитого Русского Корпуса на Балканах в 1941-1945 годах). К сожалению, бросив вызов интернациональному, советскому большевизму, Бандера так и пытался сопротивляться ему на уровне «галицийского» мирочувствия и мировоззрения, следовательно, принципиально не понимая природы, характера и последствий сталинщины.

В 1918-1920 годах по уровню мышления, образования, опыту и масштабу личности генерал-лейтенанты Антон Деникин и Пётр Врангель, премьер-министр правительства Юга России Александр Кривошеин оказались несопоставимо значительнее даже в общечеловеческом плане, чем Симон Петлюра. В годы Второй мировой войны «москаль» - сын нижегородского крестьянина и бывший советский генерал Власов - тоже оказался гораздо более масштабной и представительной фигурой, чем Бандера, хотя и с гораздо более несчастной исторической судьбой. Поэтому для людей отрицающих большевизм и воспитанных в любви к исторической России, классической русской культуре, независимо от их гражданства, национальности и вероисповедания, Бандера навсегда останется чужым, неблизким и периферийным историческим персонажем. Следовательно, в исторической перспективе для поиска общего языка с современными поклонниками Степана Бандеры русским в качестве основы для диалога послужит лишь непримиримость к Сталину и сострадание к страшной участи миллионов его жертв.

Но возникнет ли такая непримиримость в современной России, к прискорбию, не ищущей сейчас для себя в духовном смысле ничего, кроме псевдоуютного советского прошлого?

А это уже вопрос, к нам, русским.

К.Александров, ZAXID.NET

Довідка:
Кирилл Александров - родился в Ленинграде. Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник (по специальности «История России») факультета филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета.

С 1992 года постоянно работает в архивах России, США и ФРГ.

Автор более 250 публикаций по истории России XIX-XX вв. и книг: «Офицерский корпус армии генерал-лейтенанта А.А. Власова 1944-1945 гг.» (СПб., 2001), «Русские солдаты Вермахта» (М., 2005), «Армия генерала Власова» (М., 2006).

Член редколлегий военно-исторического журнала «Новый Часовой», историко-документального альманаха «Русское прошлое» (Санкт-Петербург) и журнала «Военно-исторический архив» (Москва).

Область специализации: история России первой половины ХХ века, история антисталинского сопротивления в 1930-1940-е годы, военно-политическая история российской эмиграции, Вторая мировая война.